«Лошади на конюшне лучше». Жизнь московских рабочих в царствование Николая II

Архивы сохранили нам документы, где фабричные инспекторы свидетельствуют о жизни рабочих в эпоху революции 1905 г. Эти документы имеют особую ценность, поскольку авторов их нельзя заподозрить в сочувствии рабочему классу, и предназначались они отнюдь не для опубликования, а для осведомления… властей. 

Записка фабричных инспекторов 

1. Доминирующим пунктом недовольства рабочих оказались Жалобы на необеспеченность существования, вследствие крайне низкой заработной платы, с одной стороны, и все возрастающей дороговизны жизни и отсутствия сносных жилищных условий в Москве и Московской губернии — с другой. Действительно, по данным фабричной инспекции, заработок 248 523 рабочих по Московской губернии за 1897 г. составлял 42 432 093 рубля, так что на долю каждого рабочего приходилось 170 рублей годового заработка; в 1903 г. 293 178 рабочих заработали 56 504 003 рубля, и на каждого рабочего приходится в год 192 рубля. Комнату, самую плохую, дешевле 6—8 рублей в месяц не найти, за угол с койкой надо заплатить 3—1 рубля, причем о таких комнатах рабочие говорили: «Снимешь на Ночь платье, повесишь на стенку, а утром и надеть нельзя: все мокрое». 

Таким образом, соответствия между заработком рабочих и стоимостью жизни в Москве не только не существует, но за истекшие семь лет наблюдается, что при подъеме цен на харчевые продукты первой необходимости на 15—45%, не касаясь возрастания стоимости квартир, заработок рабочих увеличился лишь на 12%… 

Рабочие спят и живут в общих казармах со всеми. «Лошади на конюшне лучше», — говорили рабочие о своем житье. Необеспеченность во время болезней в старости крайне тяготит рабочих; больной, состарившийся рабочий не нужен фабрике, неохотно принимается он и в деревне (если таковая есть), как бесполезный, обременяющий крестьянскую семью сочлен; «один конец — околевай под забором», — выражаются наши рабочие. 

Город Москва взимает со всякого прибывшего в город лица податного сословия, вместе с пропиской паспорта, больничный сбор (1 рубль 25 копеек) и выдает контрамарку, по которой заболевший имеет якобы право на койку в городских больницах. 

Рабочие жалуются на свое беспомощное правовое положение: «пойдешь к инспектору, а тебя с фабрики вон»,—говорят они; «хорошо, коли упредят за 2 недели, а то и сразу в шею». Жалуются на некультурность мастеров. 

Общераспространенно и характерно заявление рабочих, что «всякие сношения и разговоры по поводу неудовольствий или недоразумений с мастерами, порученные группою рабочих выборным для того товарищам («депутатам»), влекут за собою неминуемое увольнение Этих лиц с фабрики, а часто и административную высылку на родину, как зачинщиков». Примеры: на одной крупной шелко-ленточной фабрике рабочие, выбрав трех депутатов для заявления своих неудовольствий фабричному инспектору и зная, что эти депутаты будут уволены, собрали между собою по 100 рублей каждому выборному; действительно, после пасхи договор найма с этими депутатами возобновлен не был. На большом механическом заводе депутаты усиленно просили заведующего, фабричного инспектора и исправника, чтобы их не рассчитывали и не смотрели как на зачинщиков забастовки, и в этом им указанными лицами было дано обещание, но жандармский унтер-офицер заявлял при толпе рабочих, указывая на одного из депутатов: «ты зачинщик»; рабочие, зная, какая судьба постигает «зачинщиков», в виде протеста продолжали забастовку, хотя все недоразумения уже были улажены. На одном крупном механическом заводе после того, как все недоразумения были выяснены, и уже спустя полторы недели, как рабочие стали на работы, снова началась забастовка из-за того, что некоторые рабочие были арестованы. 

Рабочие постоянно заявляют, что им негде поговорить между собою о своих нуждах и претензиях: при казарменной системе жизни рабочих, столь обычной в Московской губернии, не редкость, что 300—500 человек проводят свой досуг в общей спальне; отдохнуть при таких условиях нет возможности. 

(МОАУ, ф. канц. Моск. губернатора, д. № 4, общее за 1905—1906 гг., лл. 40—45.) 

Наступили холодные ночи, а вместе с ними отошло для столичного пролетариата счастье (правда, не особенно завидное) ночевать под открытым небом. 

Весной и летом вам приходилось, наверное, ночью видеть у Кремлевской стены, на дальних дорожках Александровского сада, в глухих тупиках несчастных оборванцев обоего пола… 

…Но, тем не менее, столичный пролетариат весной и летом предпочитает спать на сырой земле, чем в душных, пропитанных ужасным запахом, ночлежках. 

Воздух в них, действительно, таков, что непривычный человек может задохнуться. Нам лично известны два случая, когда с двумя студентами Московского университета при групповом осмотре одного ночлежного дома сделалось дурно от невозможного, спертого, проникнутого зловонием воздуха. 

(«Копейка» от 4 октября 1910 г.) 

Судя по цифровым данным, можно считать, что в ночлежных домах настоящих типичных «босяков», людей «отпетых» не более 15%. Остальные же 85% — или обыкновенные чернорабочие, идущие в ночлежку из-за дешевизны, или же безработные, вынужденные по необходимости выбирать между улицей и ночлежным домом… 

(«Раннее утро» от 10 февраля 1911 г.) 

Ермаковский ночлежный дом вполне оправдал возлагаемые на него надежды в смысле приюта для пришлых рабочих. Дом сейчас обслуживает полней комплект ночлежников (1300 душ), причем большинство ночлежников составляют рабочие… 

(«Русские ведомости» от 13 мая 1910 г.) 

Мы узнали очень интересный факт об обстановке, в которой живет заведующий городскими водопроводами, имеющий квартиру от города на Алексеевской водокачке. Площадь квартиры этой —150 квадратных саженей… 

В квартиру заведующего проведено электричество, освещается она 1200 свечами. 
Сколько стоит городу освещение этой квартиры, во что обходится отопление этого дворца? 

Параллельно интересна другая справка. 
На этой же водокачке имеется казарма для рабочих — целая казарма. 
Под казарму отведено 47 квадратных саженей, и освещается она 90 свечами. 

(«Русское слово» от 7 ноября 1908 г.) 

Московская беднота — поденные рабочие, безработные, люди, но тем или иным причинам «сбившиеся с пути» и опустившиеся на «дно», а также нищие, как известно, питаются в харчевнях, низкопробных трактирах, «обжорках» и с лотков. Пища, предлагаемая этому потребителю, в большинстве случаев такова, что есть ее может только заголодавшийся человек. 

Уже одна обстановка харчевен способна вызвать чувство брезгливости и у человека, видевшего всякие виды. Обыкновенно под них приспосабливаются дешевые, неудобные для жилья помещения, полутемные и сырые. Стены покрыты клочками изодранных, грязных и заплеванных обоев, за которым ютятся тысячи тараканов, мокриц и клопов. 

Полы грязные, покрыты сором и заплеваны; столы, за которыми едят посетители, только для вида стираются мочалкой и не очищаются от наросшей на них толстым слоем грязи, причем в трещины набиваются остатки пищи, разлагаются, издают неприятный запах. Кухни же харчевен еще грязнее и зловоннее помещения для посетителей («столовой»); здесь пар оседает на стены, на потолок, течет по ним грязными струйками, падает каплями, попадая в пищу; сотни тараканов-пруссаков ползают по стенам, столам, полкам и десятками попадают в кастрюли, котлы с пищей… 

Обыкновенное «меню» харчевен: щи, каша, «жаркое» студень; бывает жареная и вареная рыба Щи приготавливаются из небольшого количества дешевой, а потому часто провонявшей капусты, забалтываются мукой. Щи напоминают помои. Мясо к ним подается по желанию, за особую плату; оно черное, сухое и безвкусное, потому что питательные вещества его давно уже успели вывариться. Для «жаркого» употребляется мясо, начавшее издавать «душок». Покупается мясо для харчевен из остатков самых низких сортов; знатоки уверяют, что в некоторых харчевнях не редкость и мясо павших животных. Рыба появляется в харчевнях только в тех случаях, когда она приобретается по очень дешевой цене, т. е. более чем сомнительной свежести; ее варят, жарят, сдабривая крепкими приправами, отбивающими неприятный запах. Студень представляет из себя подозрительную серовато-серую массу, в которой попадаются и колбасная шелуха, и кусочки рыбы, и мясо неведомого животного, и тараканы. 

Однако, несмотря часто на явную недоброкачественность этих кушаний, продаются они не дешево: рабочему, чтобы наесться досыта, приходится затратить 20—25 копеек, что при случайном поденном заработке в 80 копеек (в летнее время) является большим расходом; к тому же, после этой пищи потребитель сплошь и рядом страдает расстройством пищеварительных органов, особенно в летнее время, когда такие пищевые продукты, как мясо и рыба, подвергаются быстрой порче. Поэтому-то большинство рабочих летом предпочитает питаться всухомятку — таранью, луком и хлебом; хотя это и не так сытно, зато уже не противно. 

Но кушанья харчевен еще хороши в сравнении с теми «рубцами», «требушкой», «голубцами», «печенкой» и т. д., которые продаются бабами с лотков на Хитровке: недаром же местный потребитель дал этой снеди такие характерные названия, как, например, «собачья радость», «чортова отрава», «антихристова печаль» и т. д. Но и все эти «радости», «печали» и «отравы» при содействии «мерзавчика», «жулика» (полусотки водки) уничтожаются потребителем В общем в большом количестве. Без «мерзавчика» же эти кушанья может есть только очень, очень голодный человек… 

(«Русские ведомости» от 29 июня 1911 г.)». 

Источник: В старой Москве. Как хозяйничали купцы и фабриканты. Материалы и документы. М.: Московский рабочий, 1939. С. 194-195, 198-200. Скачать [ PDF | DJVU ]