Почему я коммунист

В последние годы меня часто спрашивали, почему я по-прежнему называю себя коммунистом. Хорошие, неравнодушные к моей судьбе люди намекали на то, что это не самая разумная позиция для гражданина нашей страны, которая превратила антикоммунизм в основу государственной идеологии и политики. Стоит ли создавать себе дополнительные проблемы? – заботливо говорят мне друзья. Они резонно напоминают, что я сам не жалел критики для руководства запрещенной сейчас Компартии Украины, и не раз высказывался о неблаговидных страницах советского прошлого. А верность левым идеям вовсе не подразумевает верность отдельно взятому понятию или слову – пускай даже, за ним стоит великая, страшная и замечательная история.

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно разобраться в самом себе, и вспомнить, как я пришел к своим политическим взглядам. Наверное, это можно назвать случайностью – но только в смысле определения Гегеля, который подразумевал под ней еще непознанную закономерность. Конечно, я должен был разделить судьбу моего поколения, превратившись в доброго патриота, с религиозной верой в безальтернативность рыночной экономики и полным набором националистических предрассудков. Однако, что-то пошло не так – и мое личностное становление осуществлялось через сопротивление правым догмам, исподволь навязанным нам в качестве непреложных норм.

Возможно, во всем виноваты книги. Мои родители – строитель метро и логопед в детском саду – собрали большую библиотеку, как это было принято в то время у многих советских семей. В ней было много сокровищ – от Ивана Ефремова и братьев Стругацких до Драйзера, Стейнбека, Маркеса или Робера Мерля, написавшего роман о красном парижском мае. К слову, его книга была издана на украинском – но это не имело никакого значения, поскольку я с детства рос в двуязычной среде, воспитываясь в равном уважении к украинской и мировой культуре. И это явилось важной прививкой от заразной болезни национализма.

В моем детстве никогда не было места идеализации советского общества. Еще на закате перестройки я открыл для себя классику диссидентской литературы, и всегда знал о том, что мой прадед Василь Манчук был расстрелян по несправедливому и абсурдному обвинению – а мой дед отсидел из-за этого в молодости в тюрьме. Однако все тот же дед, который прошел потом всю войну с нацизмом, рассказывал, что советская власть дала ему обувь, электрический свет и образование на родном языке. А его дети смогли получить от построенного при его жизни общества все то, о чем не могли мечтать многие поколения наших предков. И этот объективный подход позволил мне выработать взвешенный взгляд на семьдесят три года советской истории – не забывая ее преступлений и достижений.

Почерпнутое из книг и рассказов накладывалось на личный опыт – ведь моя юность пришлась на бурный период капиталистической реставрации, когда рушились прежние идеалы и создавались новые государства, которые сразу же гордо заявляли о своей тысячелетней истории. Конечно, тогда я не понимал причины и суть происходящих вокруг событий – но зато однозначно не питал на их счет иллюзий. Начало девяностых вообще не располагало к наивным взглядам на мир – страну охватил кризис, зарплаты родителей обесценились, и продуктовые передачи из села были праздником для семьи. Одежда покупалась на гигантских вещевых рынках, запасы складированной на балконе картошки приобретали стратегическое значение, а гречка с рыбной консервой до сих пор входит с тех пор в число моих самых любимых блюд.

Вокруг разрастались джунгли свободного рынка – и надо было учиться жить по принятым в них законам. После переезда из центра Киева я постигал их в переполненной школе окраинного района, обучаясь на второй или третьей смене, в классе с литерой «К». Воплощенным идеалом поколения были поселившиеся в моем доме братья Кличко, которые еще не обрели мировую известность, но были весьма популярны в киевских пригородах благодаря успехам в кикбоксинге и связям с мафиозным авторитетом «Рыбкой». Их пес, представитель невиданной для советских детей породы – крысоподобный бультерьер Макс – хищно щерился на подростков, как бы предупреждая, что ждет нас под тяжелой пятой внезапно наступивших в стране перемен.

Уже тогда было ясно, какое место уготовано мне в новой реальности капиталистической Украины. Появившись на свет в огромной стране, великой не столько своей пресловутой военно-державной мощью, сколько социальными завоеваниями Октября – которые с лихвой покрывали его многочисленные недостатки – я вдруг оказался в бедном, периферийном, болезненно зависимом от внешнего влияния государстве, которое сделало своим идеалом прошлое, отказавшись от космолетов в пользу вышитых рубашек и глиняных трипольских горшков. А мои жизненные перспективы сводились к возможности провести жизнь в офисном рабстве, творить исторические мифы ради нищенской зарплаты ученого, или пополнить собой растущую армию трудовых мигрантов.

Марксизм, с которым я познакомился на факультете социологии КПИ, где нашли убежище лучшие в стране преподаватели материалистической диалектики, объяснил для меня эти противоречия постсоветского мира. И я сразу же начал заниматься политической журналистикой и социальной борьбой, в надежде когда-нибудь его изменить. Изучение философских работ чередовалось с участием в протестных акциях и постоянными поездками по стране. Мы помогали в организации забастовок, вступали в стычки с правыми и милицией, пробирались с листовками на металлургические заводы, спускались под землю к шахтерам и шли вместе с ними в протестных маршах на Киев. Сотрудничество в газете Всеукраинского Союза рабочих позволило изучить подоплеку многочисленных социальных проблем, пропустить их через себя, чтобы рассказать об этом в статьях или репортажах. И эта практическая составляющая помогала понять актуальность усвоенного на лекциях материала.

Я очень многим обязан запрещенному сейчас «коммунизму» – как у нас принято вульгарно именовать совокупность левых взглядов на политическое и социально-экономическое мироустройство. Благодаря марксизму, я смог понять для себя причинно-следственные связи, определяющие уродливый характер развития нашего общества, и саму логику, согласно которой оно происходит – что позволило мне избежать сетей политиков и пропагандистов, которые так легко обманули миллионы моих сограждан. Кроме того, мой идейный выбор сделал необходимой потребность во всестороннем познании мира, исходя из известных слов: «коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество». А это выразилось не только в интересе ко всем сферам научной и практической деятельности человека, но также в желании увидеть и узнать жизнь в разных уголках нашей планеты – где работают те же самые механизмы угнетения и неравенства.

Посетив разные, часто очень неблагополучные и страдающие от войны страны – в качестве журналиста и активиста – я понял, насколько всеобъемлющим и глобальным было влияние советского опыта. Несмотря на историческое поражение, эта альтернативная рыночному порядку система сумела оказать влияние на огромные массы людей, побуждая их к мысли, творчеству и борьбе. Инерция этого виляния оказалась неожиданно сильна – невзирая на расколы и склоки, вопреки упадку и безрадостному положению дел в наши дни. Жители разных континентов, люди разного цвета кожи, представители разных направлений левой политической парадигмы, видели в нас товарищей, объединенных общим классовым интересом и единой политической целью. Общаясь с ними, мы ощущали себя частью общей традиции, которая уходит корнями далеко за эпоху научного социализма – к первым архаичным попыткам борьбы за социальное освобождение и человеческое достоинство, к Мюнстеру, Табору и Монсегюру.

Этот путь дал мне много большого счастья, любви и дружбы, наполняя жизнь необходимым для нее смыслом. А раз так, я должен принять на себя ответственность за все, что было совершено под знаменем коммунистического движения. И готов платить за это в условиях царящей в нашем обществе антикоммунистической истерии.

Нет, это не глупость и не гордыня. Я понимаю: осторожность, расчет очень важны для левых – если они ходят выжить и развиваться в условиях враждебного к ним политического режима, с его тоталитарной нетерпимостью и погромным насилием. Против тех, кто относит себя к коммунистам, работают многие факторы. Лидеры постсоветских компартий бессовестно выхолостили доставшийся им по наследству бренд – превратив слово «коммунизм» в торговую марку на политическом рынке. А правое в доску общество, сформированное по итогам Евромайдана, размыло и дискредитировало это понятие, сделав его ругательством или поводом для доноса. Мои друзья правы – марксизм не признает фетишей, и в свое время это привело Ленина к решению отказаться от заслуженного и раскрученного в массах имени социал-демократов, на котором лежала печать предательства во время глобальной военной бойни.

Все это верно. Но я вижу, что любое упоминание о давно похороненном коммунизме вызывает яростную ненависть у самых реакционных сил нашего времени, которые, в прямом смысле слова, уничтожают мою страну и ее народ. Они пытаются полностью стереть это слово из исторической памяти и общественного пространства – переписывая учебники, уничтожая памятники, переименовывая улицы и целые города. И делают это потому, что по сей день боятся революционного содержания эмансипативной идеи, которую постоянно воспроизводит сама реальность капитализма.

А раз так, я буду считать себя коммунистом